Подарок от Хлебники для Бороды из ваты

[morozets]

...которая хотела:
1. Русреал с коварным молодым пацаном, который совращает взрослого дядю. Пацан сверху. Хэ.
2. Игра на желание. Спор. Или что-то в этом духе, где проигравший натурал. Желательно, охуевший от перспективы гопник или просто хамло, которого притягивают за язык. Хэ.
3. Френдзона, из которой есть выход. Ведь алкоголь на Новый год может творить чудеса. Хэ.

Ботинки, пальто, пиджак — Егоров словно освобождался от жесткого, тесного футляра. Не расстегнув до конца, он стянул рубашку через голову, швырнул комом на кресло, опустился в изножии тахты, а потом откинулся назад. Лопаток приятно коснулся гладкий прохладный шелк покрывала. Плечи и затылок ныли от неотпустившего напряжения, шею все еще тянуло. Он вытащил из шлевок конец ремня, дернул молнию вниз и приспустил резинку трусов.
Илья так и стоял, расслабленно привалившись к дверному косяку, и внутрь не проходил. Его скользящий, небрежный взгляд Егоров чувствовал на себе, как чувствуют кожей солнечный зайчик.
Может, и не хотел, вернулся он к последней внятной мысли. Может, и правда не верил, что все будет всерьез. Оторопел от развития событий, испугался и не знает, как теперь пойти на попятный и выбраться из самим же заваренной каши. Егоров усмехнулся. Отличный воспитательный момент. Метод естественных последствий. Жан-Жак Руссо. "Эмиль, или О воспитании". Но веселая злость как вспыхнула, так и потухла, сменившись снисходительным сожалением. Перед ним был Верин "малой", позавчерашний ребенок, которого он катал на плечах. А Егоров — взрослый мужик, которому не пристало злорадство.
Правильнее было бы дать парню шанс слиться без имиджевых потерь: обратить все в туповато-дружескую шутку или замять по дороге, подвезти к универу, высадить у метро, или вон хотя бы — зарулить в бар на углу, вместо того чтоб идти сюда, — напоить полноценно, чтоб вышибло все из памяти, и сгрузить ближе к ночи домой. Стоило деликатно позволить ему сейчас передумать и слинять, или самому неловко "уснуть", или сказать что-нибудь вроде: слушай, я так дико устал после всего, что, сам понимаешь... — и пусть считает, что хочет. Да что там, даже выйти за сигаретами и не вернуться — и то было бы нормальным выходом в ситуации.
Егоров повернул голову к двери. И наткнулся на пристальный взгляд в упор.
— Так что, ты сверху? — спросил он.
Илья дернул уголком губ и медленно, заторможенно ступил вперед. Примятый ворс ковра заглушил звук его шагов. Полминуты ушло на то, чтоб он преодолел жалких полтора метра — расстояние от входа до постели. У края он остановился, замер ненадолго, потом, словно очнувшись, похлопал себя по бедрам, достал из джинсов узкий белый тюбик и пачку презервативов и кинул на прикроватный столик. Егоров хмыкнул — тот же джентльменский набор остался в бардачке машины. Значит, все-таки собирался, подумал он, а не просто бравировал или брал на слабо.
Егоров протянул руку, провел ладонью по его бедру к ширинке, коротко стиснул — было что — и, зацепив пальцами за пояс, подтянул ближе, так что Илье пришлось поставить колено на постель.
— Мини-отель с почасовой оплатой, — глумливым голосом процитировал тот буклет. — Что ж ты со мной, как со шлюхой-то?
— Можно было и в ординаторской, конечно, — в тон ему отозвался Егоров, — кому такое бумаги заполнять мешало? — Он пожал плечами. — Ты это в книжках прочитал, что ли, — про шлюх? Место как место.
Многодневный срач, бессменное постельное белье, гора немытой посуды и советская квадратная плитка синего цвета в ванной отметали напрашивающийся вариант. Тащить члена семьи Воронцовых к себе он, пожалуй, воздержится ближайшие лет сто.
— И многих ты сюда водил?
Твоя какая забота, вертелось на языке, но что-то подсказывало, что похожего ответа малой и добивался — одному ему ведомо зачем, а играть по его правилам Егоров не желал.
— Бывало, — равнодушно соврал он и разделся наконец до конца.
Двигаясь торопливо, поспешно, Илья тоже избавился от одежды, бросил ее прямо на полу и выпрямился, снова уставившись в упор. От включенного кондиционера его кожа пошла мурашками, тонкие светлые волоски на предплечьях встали дыбом. За воронцовской ехидной бесшабашностью в глазах проступало что-то незнакомое, тяжелое и будоражащее, от чего в паху у Егорова наливалось кровью и требовательно ныло. Илья перекинул через него ногу и забрался на тахту. Он возвышался, стоя на коленях по обеим сторонам его тела, и если б Егоров приподнялся на локтях и потянулся вперед, то мог бы слизнуть аккуратную каплю предэякулята, выступившую на головке.
— Ну, — подстегнул он. Ни приподниматься, ни тянуться вперед, он, разумеется, не стал. Пусть и сильно хотелось.
Илья оперся на его грудь у плеча, когда полез за тюбиком. Помогать ему Егоров не собирался, даже ноги не развел, только прикрыл веки и постарался расслабиться в ожидании. Непонятная возня длилось дольше привычного, след чужой ладони на груди грел фантомным теплом.
Шелест срываемой пленки. Картонный шорох. Оторванный зубами обрывок фольги. Плевок. Каждый звук синестезически откликался в теле тактильным эхом. Егоров жмурился, как от ласки.
Он распахнул глаза, только когда члена коснулся латекс.
— Что ты...
До зубовного скрежета знакомые — и одновременно чужие — глаза следили за его реакцией сквозь густую щетку ресниц, в которых и пряталась искра насмешки, не вытравливаемая ни возбуждением, ни настороженностью, ни страхом. Илья зажал кончик кондома пальцами и другой рукой раскатал кольцо по длине.
— Что ты... — осекся Егоров и, не сдержавшись, застонал на выдохе, когда Илья направил его член в себя и осторожно опустился сверху.
Горячая ладонь опять уперлась в плечо. Илья навис над ним, со свистом втянул воздух, слабая судорога свела мышцу его бедра, он качнулся в сторону. Егоров помог ему удержать равновесие и слепо погладил по ребрам. Илья медленно привстал и снова насадился.
— Так? — настойчиво, искательно заглянул он в лицо потерявшему дар речи Егорову.
Его черты — узнаваемые и совсем другие — искажало желание, и Егоров тонул в нем, как в муха в сиропе, теряя волю к сопротивлению. Илья двинул бедрами — иначе, более плавно; потом еще раз — импульсивно и резко, вырвав у Егорова новый стон.
— Так? — повторил Илья и сам же ответил: — Так.
Егоров кивнул, подтверждая. Илья склонился к нему и неожиданно мягко, едва касаясь, провел пальцами по щеке: от виска к подбородку. Против воли Егоров потянулся вслед, ловя остаток подаренной ласки. Со следующим рывком (что ты... бессмысленно, по инерции ахнул Егоров) Илья нагнулся и коротко тронул сухими губами его рот.
— Что я что? — спросил он. Его зрачки были расширены.
— Что ты со мной делаешь, — выдавил Егоров между толчками, когда смог перевести дух.

— Вера... Вер, — с глухим раздражением попытался прервать он ее зажигательную историю.
Но Вера его не слышала. С чего бы?
Станет она реагировать на его вялые возражения, если Егоров никогда не мог ей отказать — ни тогда, ни теперь, и ей это доподлинно известно. Она упивалась собой: бархатным тембром своего грудного голоса, блеском в глазах, шармом — сидящая на посту медсестричка машинально откликнулась улыбкой на ее приветливый кивок, тонким запахом духов, умением забавлять даже банальным рассказом.
Она никогда бы не пришла, не будь на сто процентов уверена в успехе дела, подумал Егоров. Это злило.
— Вера!
Резкий окрик заткнул наконец фонтан ее брызжущего обаяния.
— Ну что, что?
— Начнем с того, что это не в моей власти. Так не положено, это против правил.
— Да брось! Это такая малость. Он просто постоит в углу — в халате, маске, перчатках, что там еще надо? Весь стерильный, как медицинский спирт, и молча последит за ходом операции... Он никому не будет мешать.
— Он потеряет сознания от первого же надреза, а я буду вынужден откачивать его вместо пациента.
— Ничего такого не случится, он же не институтка. Просто проблюется в туалете после всего и больше ты его не увидишь. Это все, о чем я прошу.
Егоров приостановился и взглянул на нее.
— Не понял?
— Операции две, максимум три — сделаем скидку на его ослиное упрямство — и малой больше не появится. Я его знаю как облупленного.
— Ты же сказала, он собрался в медицинский?
— Ты все прослушал, — оживилась она снова. — Я же объяснила. Это просто очередная блажь. Даже не блажь — мелкая мстительность и говноедство. Ему вдруг захотелось в Англию, хотя разговор о ней был закрыт еще пять лет назад. Тогда у отца были другие возможности, и Ильюхе предлагалось, но он сам уперся рогом, что учиться будет только здесь. А тут вдруг ни с того ни с сего передумал и подкатил с этим к отцу. Четвертый курс, какая Англия? Отец даже слушать его не стал...
Вера ненавязчиво взялась за его локоть, Егоров так же аккуратно отвел руку.
— Это все очень интересно, но я сейчас занят, — он обогнул ее и пошел широким шагом по коридору. — Позвони мне в другой раз. Может, ближе к лету.
Она пустилась следом, нимало не смутившись, словно не слыша его слов. Ничто не могло заставить Веру Воронцову отступить, если она что-то вбила себе в голову.
— И тогда с какого-то перепуга возникла эта тема с поступлением в медицинский и прорезавшейся тягой кого-то лечить. В двадцать лет, видите ли, он вдруг осознал свое истинное призвание: приходи ко мне лечиться и корова, и волчица. Ну чушь же!
— Чушь, — согласился Егоров. Он открыл дверь на лестницу и стал спускаться. Вера не отставала.
— И теперь этот новоявленный айболит компостирует отцу мозг так, что тот уже готов сдаться и подписаться на еще десять лет его обучения с нуля. Но ведь это бред!
— Бред, — на ходу бросил ей Егоров.
Вера прытко обогнала его на ступеньках и поскакала спиной вперед, держась за перила, просительно и лукаво вскидывая ресницы. В этом было что-то раздражающее, выбивающее его из колеи. Ей давно было не пятнадцать. И даже не двадцать пять. Прежние девчачье-пацанские ужимки не шли ни кашемиру на ее плечах, ни тонким каблукам, ни блеснувшему за прядью волос бриллианту. На ее лице можно было прочитать весь прайс косметологического отделения клиники "Скандинавия". Не заставит себя ждать и эстетическая хирургия, оценил он.
— Ему достаточно увидеть какие-нибудь кишки или подкожный жир — и он забудет о своей маленькой мести. Покажи ему что-нибудь мерзкое, — фыркнула она, — огромную опухоль там, или трофические язвы, или гангрену. Бывает же у кого-нибудь такое? Этого ему точно хватит забыть про глупости.
Она находила это комичным. В уголках ее пухлых губ и глаз без морщин плясали смешинки. Ей было весело. Егоров поморщился.
— Егоров, миленький! Пожалуйста.
Она молитвенно сложила руки , железобетонно уверенная, что детская непосредственность в ее исполнении все еще способна производить нужный эффект.
Она должна была казаться ему жалкой и смешной, но не казалась. Он видел то, чего не видел когда-то, много лет назад, и понимал теперь все то, чего не осознавал раньше.
Но ему было на все это плевать, вот что бесило больше всего.
— Выход с отделения — там, — сказал он и махнул направо. — Мне надо идти. Был рад встрече.
Вера упрямо пошла за ним через холл.
— Посетителям туда нельзя, — повернулся к ней Егоров у лифта.
— Твой ответ: нет? — переспросила она.
— Извини.
— Хорошо, давай поговорим иначе, — мгновенно избавилась она от нарисованной улыбки и нанесенного пуховкой шарма. — Я заплачу. Сколько?
Егоров усмехнулся и молча покачал головой — своим мыслям, не Вериным словам.
Боковым зрением он вдруг заметил, как от столба отделилась сливавшаяся с ним до той поры фигура.
— И вот так каждый раз, — услышал он и в первый момент даже остолбенел: настолько ярким показалось дежавю. Вспышка улыбки — то ли самоуверенно-наглой, то ли беззащитно-отчаянной, белые зубы, челка, спадающая на глаза. — Ты свалил. А мне с ними жить.
На секунду Егорову почудилось, что даже глаза были подведены точно так же. Он моргнул. Ерунда, конечно, — парень был как парень: острые широкие плечи, стертые на бедрах джинсы, руки в карманах безразмерного худи, растрепанная шевелюра. И вроде не так чтоб сильно похож, если приглядеться, но...
— Я Илья. Помнишь меня?
Егоров очнулся от наваждения и медленно приподнял кисть параллельно полу.
— Вот таким.
Губы у него были шире и тоньше тех, на которые Егоров так же неприлично уставился вечность назад. Он столько раз потом видел эту гремучую смесь смущения и дерзости, что мог бы и привыкнуть.
Правда заключалась в том, что он так и не привык.
— Ты, как обычно, вовремя, — напомнила о себе Вера. Егоров перевел взгляд с Ильи на нее и обратно. — Я, пожалуй, пойду.
— Да. Был рад встрече.
По инерции Егоров смотрел ей вслед, пока цокот шпилек не заглох за вертушкой.
— Это пугает, да?
— Что именно? — настороженно уточнил Егоров.
Илья неопределенно обвел пальцем холл.
— Ну... это все. Ответственность, — пожал он плечом. — От тебя же зависят человеческие жизни. Всегда было интересно, как врачи с этим справляются.
— Я здесь не один на сто миль. Не только от меня что-то зависит, — ответил Егоров.
Двери грузового лифта неожиданно разъехались в стороны, и им пришлось посторониться, чтобы пропустить каталку. Егоров машинально ответил на чье-то приветствие. Раздолбанные колеса с грохотом преодолели железный порог.
— Знаешь, мне тоже пора... — протянул он Илье руку для быстрого пожатия, останавливая ногой смыкающиеся двери, но Илья задержал его руку в своей, положил на его запястье другую ладонь — словно пойманный этим в ловушку, Егоров замер на полушаге.
— Я слышал твой ответ, — сказал Илья.
Егоров хотел сказать: хорошо, что так. Хотел сказать: если слышал, то должен понять. Или: ничего личного. Но промолчал, чего-то ожидая.
— Одну смену, — попросил Илья. — Подари мне смену твоего времени, и если я тебе помешаю, то отстану, как Вера и хочет. Я не буду путаться у тебя под ногами, доставать тупыми вопросами или что-то в этом духе. Ты меня даже не заметишь.
Он снова улыбнулся, и Егорова опалило взглядом из-под прищуренных век.
Разумеется, сказал он себе. Все так и будет.
— Хорошо, — сдался он. — Жду тебя в среду.

Шею и затылок отпустило. Егоров крепче обнял подушку, с наслаждением поерзал, повернул голову и притерся другой щекой. Он чувствовал себя куском дрожжевого теста. Плечи перестали ощущаться каменными, согретые неожиданно сильными руками мышцы приятно ныли. В поясничном отделе хрустнуло и встало на место.
— Эй. Полегче там.
Илья убрал руки и сполз ниже. Егоров лениво ждал, но прикосновений больше не последовало.
— "Полегче" не значило "остановись". Все в порядке.
— Нравится?
— Да, — подтвердил Егоров. — Не знаю как хирург, но массажист из тебя вышел бы неплохой.
— Как скажешь. Полегче так полегче.
Он устроился получше — Егоров усмехнулся, физически почувствовав причину неудобства — провел ребром ладони вдоль его позвоночника с одной стороны. Потом с другой.
— Рельсы, рельсы...
Егоров хрипло рассмеялся.
— Шпалы, шпалы... Ехал поезд из Варшавы.
— У нас говорили "запоздалый".
Ему давно не было так хорошо. Он размяк и расслабился. И даже пожалел, что не забил на постыдность своего жилища и не повез Илью к себе. Тогда можно было бы никуда не торопиться и лежать вот так долго-долго, наслаждаясь чужими руками и весом гибкого тела.
— Из последнего вагона посыпался горох... — Было щекотно. От кончиков пальцев Ильи кожу покалывало, как от мелких разрядов тока. — Пришли куры — поклевали... Пришли гуси — пощипали... Пришел слон — потоптал.
— Привстань немного, — попросил Егоров.
Илья повозился у него за спиной и действительно приподнялся. Егоров перекатился набок и переложил подушку от изголовья в низ живота. Повернулся обратно и лег лбом на скрещенные предплечья.
— Пришел дворник... — ну, что там дальше? — глухо бросил он застывшему в молчании Илье, не поднимая головы.
— Разметал, — голос Ильи дрогнул и сорвался.
Несколько секунд спустя он подтянул к себе валяющуюся рядом вторую подушку, и Егоров позволил запихнуть под себя ее тоже. Теперь его зад был глуповато выставлен на обозрение, словно на подиуме. Илья переступил, поставив между его ног сначала одно колено, потом второе.
— Пришел начальник, — сообщил он очень сосредоточенно, сбивая слова, как кегли, тяжелым дыханием. — Поставил стул... стол... печатную машинку.
Сухими, обжигающими ладонями Илья огладил его тело от шеи к бедрам, провел по плечам, лопаткам и ребрам; словно проверяя реакцию, с силой сжал ягодицы. Егоров дернулся. Наволочка под ним была уже влажной от смазки.
С резинкой Илья справился не так быстро, как в первый раз, но вошел грамотно, Егоров ожидал худшего.
— А откуда знал, если не секрет? — вдруг стало любопытно ему.
— Да так... предположил, — ответил Илья не сразу, Егоров уже решил, что тот предпочел не услышать. — Вера мне ничего не рассказывала, если что.
— Она ничего и не знала.
Он на пробу толкнулся назад, чтоб ускорить процесс, Илья охнул, но не повелся и притормозил, продолжая толкаться размеренно и основательно. Опыта соответствующего у него, положим, все же не было, со странной собственнической радостью, решил про себя Егоров. Но для первого раза Илья держался более чем достойно. Разгоряченный, он пьяняще пах свежим, молодым жаром и брал с большим азартом и увлеченностью, чем отдавался. Постепенно нарастив темп, он стискивал бедра Егорова до синяков, коротко сдавленно постанывал и уже позволял себе подмахивать, так что каждый толчок правильнее было бы называть столкновением. Егоров шипел на особо резких и закусывал губу — сказывался долгий простой — но такое ему нравилось. Только очень хотелось взглянуть Илье в лицо.
В какой-то момент — Егоров сам уже прилично поплыл — тот отпустил его бедро и переложил руку ему на плечо, сжал пальцы у ключицы и потянул вверх, привлекая к себе. Егоров поддался, оттолкнулся ладонью от смятой постели, прижался спиной к вздымающейся груди. Илья зажал его шею в сгиб локтя, как в тиски, и не останавливался, а второй рукой грубо обхватил член. Передернул без церемоний и нежности.
— Дорогие мама с дочкой — ну, как там дальше? — с рваным смешком прошептал он Егорову на ухо. — Дзинь-точки.
Егорова выгнуло. Сперма обляпала не только съехавшие подушки, но и простыню, одеяло, и даже деревянную спинку тахты.
Он вывернул голову назад и благодарно, мокро чмокнул Илью в губы. Тот судорожно сдавил его в неудобном объятии и всхлипнул. Егоров подумал, что он тоже все, но ошибся. Илья выпустил его из рук и еще минуту-другую догонялся, поставив в коленно-локтевую.
— Егоров, — тихо позвал он, когда отдышался. Он привалился к его плечу, потерся гладкой щекой о кожу — то ли извиняясь, то ли заискивая. Егоров улыбнулся.
— Что?
— Ты охуенный, знаешь?
Сомлевшее в истоме тело словно окатили ледяной водой. Распаленное огнем сердце окаменело и разом осыпалось в мелкое сухое крошево.
— Да, — через силу выдавил из себя Егоров. — Мне говорили.

Он, конечно, блевал. Но потом, после. Тихо слинял куда-то, так чтобы никто не наткнулся. Может быть, на улицу.
— Да ладно тебе, нормально продержался же, — устало откинувшись к спинке дивана, сказал Шахназаров. — Для первого раза очень даже неплохо.
— Головная боль, — поморщился Егоров.
— Ну, тоже верно. Но если, как ты говоришь, почти родня...
Илья вернулся минут через пятнадцать, перекатывая мятную жевачку во рту, с красной сеткой сосудов на белках и слипшимися мокрыми ресницами, встал у двери, не переступая порог.
Егоров оторвал блокнотный лист, черкнул название и вышел к нему в коридор.
— А можно мне остаться еще? Я не буду мешать.
— Иди домой, — помотал головой Егоров и сунул ему бумажку.
— Что это?
— Возьмешь на посту. Попроси воды и прими сразу.
— Да нормально все. Не надо... — замотал головой Илья.
Егоров отмахнулся.
— Надо. И еще: пустой желудок в этом деле не спасает, голодная рвота с желчью хуже. Так что в следующий раз немного поешь, только лучше не пей.
Ему хотелось сказать что-то поддерживающе-одобрительное, но никогда ничего такого не умел, и вместо похвалы только пожал плечами.
— На самом деле, это не страшно, у многих поначалу бывает. Со временем проходит, — он поднял взгляд на Илью и удивился выражению нескрываемого довольства на его лице.
— Когда? — спросил тот.
— Что когда?
— Следующий раз. Завтра?
— Завтра у меня только смена закончится, — усмехнулся фирменной воронцовской напористости Егоров. — Может, через неделю или даже две. Я тебе позвоню.
— А во сколько?
— Не знаю, как получится. А до которого часа тебе можно звонить?
— да нет, я не в этом смысле, — засмеялся Илья. — Во сколько смена закончится?
У него был приятный смех, сдержанный, не такой взрывной, как у сестры, да и улыбка была не совсем ее — теперь, когда Егоров присмотрелся, ему казалось странным то первое, яркое впечатление идентичности. В малом узнавались обе породы Воронцовых одновременно, в Вере всегда было больше отцовского, отточенно-прямолинейного, а в чертах и манерах Ильи сквозила и обманчивая кошачья мягкость покойной Марины Львовны.
— А тебе зачем?
— Да так. Интересно стало.
— В восемь заступил, прибавляй сутки. Но у меня еще дела, так что точно не скажу.
Егоров освободился только около полудня. Вышел на улицу, потянулся, хрустнув суставами. Утренняя прохлада и дымка, о которых так мечталось под хирургическими лампами, окончательно рассеялись. Солнце резануло уставшие глаза, от асфальтовой духоты запершило в горле. Он подумал о предстоящей дороге через весь город, и предложение Шахназарова прикорнуть в оридинаторской на диванчике уже не вызывало у него прежнего протеста. Егоров широко, с чувством зевнул и протер заслезившиеся глаза. В первую секунду он даже решил, что знакомый силуэт у края пандуса ему почудился, но потом Илья прытко взбежал к нему по ступеням.
— Что случилось? Ты зачем здесь?
— Встретить тебя, — с легким удивлением, как о чем-то заранее оговоренном сказал он.
— Я на своей.
— Я тоже. Мне все равно нечем заняться — я выспался, отдохнул. А тебе куда сейчас за руль? Я тебе даже машину потом пригоню, если доверишь.
Тащиться через весь город и правда не хотелось, упасть на переднее рядом с водительским и забыть наконец о концентрации внимания — чем не рай. Егоров развел руками.
— Меня посетила мать Тереза.
Шутка была так себе, достойной суточного дежурства, но Илья вполне искренне хмыкнул, и это оказалось неожиданно приятно.
— Это твоя?
— "Моя машина" не означает "мой выбор", — словно в оправдание сказал Илья. — Подарок.
— На окончание школы? — если бы Егоров не знал Воронцовых, то мог бы решить, что тот смутился. — Дай угадаю, чей выбор.
— Да уж, не Борис-Михалыча точно, — рассмеялся Илья.
В салоне было хорошо, светлая кожа подголовника мягко приняла его гудящий затылок, тонировка успокоила воспаленные веки.
— Очень хочешь спать?
— А сам как думаешь? — Илья не заводился, чего-то от него ожидая. — А что?
— Хотелось как-нибудь тебя угостить. Сегодня не получится
Егоров повернул голову и выразительно скосил на него глаза.
— После суток у тебя ведь выходной? — не реагируя на его молчание, продолжил Илья.
Это был совершенно необъяснимый феномен. Егоров никогда не любил панибратства и простоты того разлива, которая хуже воровства. У него было не так уж много друзей, он мало кого к себе подпускал. Быстрый переход личных границ ему самому был не свойствен, и потому шанс оказаться частью его жизни у тех, кто пытается вломиться туда без стука, стремился к нулю.
И тем не менее второй представитель семейства Воронцовых, который не просто не стучит, но норовит открыть дверь с ноги, не вызывал у него инстинктивного отторжения. Даже наоборот. Егоров выработанным стоп-взглядом посмотрел на Илью, но идея посидеть с ним в баре какое-то мгновение не выглядела для него абсурдной.
— Я не пью.
— Совсем?
— С теми, кому нет двадцати одного.
Илья развернулся к лобовому стеклу с видом победителя и завел мотор.
— Хорошо. Я возьму с собой паспорт, — он не выдержал и прыснул на невысказанный вопрос. — Дай угадаю источник инфы. Вера Борисовна всегда плохо считала.
Егоров вспоминал ту поездку потом урывками — но вспоминал. Почему-то больше всего он боялся полноценно отрубиться и захрапеть, не хотелось, чтобы Илья расталкивал его у подъезда залившим слюной обивку, с осоловелым, помятым лицом. Солнце било в глаза на поворотах и в просветах улиц, на съезде с моста их основательно тряхнуло, и Егоров рефлекторно перехватил руль, соприкоснувшись ладонью с пальцами Ильи. Тот что-то рассказывал — как и Вера, он умел говорить о непримечательном забавно — но оборвал фразу на середине.
— Прости, что не приглашаю, сам понимаешь... — сделав неопределенный, заменяющий объяснение жест, извинился Егоров у подъезда.
— Окей, — с насмешливо-печальным видом ответил Илья. — Не будем торопить события.
Егоров улыбнулся.
— Часто такое слышишь? Мне казалось, что сейчас с этим делом попроще.
— Смотря у кого. Смотря с кем.
— Значит, все как обычно. У тебя есть кто-нибудь? — вдруг спросил Егоров, сам от себя не ожидая. С недосыпа он обычно страшно тупил и подвисал, а тут, видимо, заразившись от Воронцова, наоборот поймал себя на бесконтрольной расторможенности.
— Я бы сказал, что да, — внешне Илья никак не отреагировал на бестактность, что Егорова успокоило, — если бы был уверен, что этот кто-нибудь знает, что он у меня есть.
— Ну это дело времени, — открыл он дверь.
— Само собой, — легко согласился Илья и махнул ему в боковое стекло.

— Я что-то не так сделал?
Илья сидел на краю тахты и следил за его перемещениями по номеру. Привычная легкая ирония в его взгляде исчезла.
— О чем ты?
— Не знаю, — пожал он плечами, — потому и спросил.
Егоров с трудом расправил напяленную на влажное тело футболку, собрал с пола и кресла остальные вещи — старательно сложил по швам в стопку.
Он тянул время. Он никогда не умел врать, только уходить от ответа.
— Я что-то не так сказал, да?
Глупо было думать, что Илья оставит ему такую возможность.
— Не придумывай, — ровно сказал Егоров. — Все в порядке.
Это было неправильно, но нахлынувшая волна жалости заставила его бросить вещи на стул и подойти к Илье. Слов не было — и не могло быть, но Егоров безотчетно протянул руку, чтобы просто дотронуться до него, утешить тактильно, и коснулся его отросших волос. Жест вышел смазанным и неловким, Илья потянулся к нему, задрал голову, подставляя щеку. Егоров проехался пальцами по его лицу, не удержавшись, приподнял за подбородок, нагнулся и крепко, с нажимом поцеловал в губы.
— Все будет хорошо.
Илья перехватил его руку у запястья, но не настойчиво, а как-то очень мягко, словно просяще — кисть Егорова легко выскользнула из его ладони, еще пару мгновений Илья держал в горсти пустоту.
— Мы точно должны идти?
Егоров одновременно злился и мучился совестью. Илья был ни в чем не виноват: просто еще один запутавшийся, предоставленный самому себе ребенок, который сам не знает, что и зачем творит. Но второго погружения в затягивающий омут этой жадной недолюбленности Егоров позволить себе не мог, слишком резко и жестоко его выдернули из первого. Повтор декомпрессионной болезни его сломает, он это точно знал.
— Я собирался где-нибудь перекусить.
— Можно было бы заказать еду сюда.
— Не очень-то люблю есть в постели.
Илья кивнул.
— Хорошо, как скажешь, — он помолчал, будто раздумывая, продолжать или нет, а потом все же скривил губы: — Ты сказал, что заплатил за сутки... Мы еще вернемся?
— Разве тебе не нужно домой?
Илья зло сверкнул глазами и подобрался на постели.
— Егоров, мне двадцать один год, и я уже пять лет как живу сам по себе. Не разговаривай со мной, как с ребенком.
— Извини.
Егоров сгреб одежду и отправился в ванную одеваться. Идиотизм, но разматывать обернутое вокруг бедер гостиничное полотенце и натягивать трусы при Илье ему было стремно.
Когда он вернулся, Илья сидел на том же месте, подтянув к себе ногу, голый, и как будто никуда не собирался. Зато хмурая подозрительность вновь уступила место привычной лисьей ухмылке, что Егорова сейчас не столько радовало, сколько заставляло напрячься.
Он вопросительно остановился напротив.
— Иди сюда, — попросил Илья. — Не бойся. Это ненадолго.
Егоров вздохнул.
— Илья...
Тот откинулся на локти, медленно вытащил из-под бедра ступню, согнул ногу, широко отвел колено в сторону и уперся пяткой в угол прикроватного стола.
— Перестань. Пожалуйста.
— Иди сюда, — упрямо и требовательно повторил Илья. — Еще один раз. В остальном, разве мы не поступаем, как хочется тебе.
В раздумье Егоров не трогался с места.
— Паллиативная медицина, — сказал Илья. — Так ведь это называется? Ты же врач, Егоров.
— Что ты несешь? — шагнул вперед Егоров, и Илья подался ему навстречу.
Они молчали в ресторане. Егоров не помнил, как заказывал — и очень удивился принесенной форели на пару, не чувствовал вкуса еды, не слышал обрывков чужих разговоров, хотя соседние столики были заняты.
— Значит, все в порядке? И я могу продолжать приходить в больницу.
— Конечно. Про тебя даже завотделением спрашивал на днях. А девчонки так вообще откусят мне голову, если ты не придешь.
— Когда у тебя дежурство?
Он проверял, Егоров знал, что Илья наизусть помнит его график.
— В четверг.
— Я приду, — пообещал Илья.
Перед тем как лечь спать, Егоров снял с зарядки телефон, выбрал в списке номер: "не спишь? позвонить можно?"
Шахназаров отзвонился сам.
— Что-то случилось?
— Ничего. Ничего особенного. Просто у меня тут дела неотложные нарисовались, в связи с чем просьба: в четверг не подменишь? А я за тебя в воскресенье выйду.
— В четверг? — сверился с календарем Шахназаров. — Годится, подменю.
— Да, — как бы вдогонку, в проброс продолжил Егоров. — Там Ильюха должен будет в четверг прийти, уговор с ним был. Так ты подхвати его — не в службу, а в дружбу.
Шахназаров фыркнул.
— Ну! Если он мне, как тебе, еду таскать и бумажки заполнять станет, я его у тебя с руками оторву.
Что-то саднящее царапало за грудиной полночи и не давало спать. Промаявшись часов до пяти, измотанный больше, чем на сутках, Егоров поднялся и пошел в туалет. Он долго мыл руки и тупо пялился на себя в зеркало, никого, кроме жалкого клоуна, там не наблюдая.
На груди, рядом с соском, под мочкой уха, на плече у ключицы багровели свежие засосы.

Егоров всегда тяготился общением с неровесниками: что со старшим поколением, что с молод
ым. Оно не складывалось для него естественным образом, в обоих случаях случае ему приходилось подстраиваться, а он не любил к собеседнику снисходить, к щенячьей ли ограниченности или к старческой закостенелости сознания — все равно.

Странным было то, что с Ильей Егоров этого никогда не ощущал. Он отчего-то не чувствовал рядом с ним их разницы в возрасте. Дело было не в зрелости Ильи, тот был обычным, средним парнем, со своими постдетскими проблемами, интернет-шутками в речи и максималистскими сентенциями. Ничего такого, что отличало бы его болтовню от болтовни тысячи других ребят, Егоров не замечал. Встречаясь, они не философствовали, не обсуждали чего-то важного, Илья не поражал глубиной или нестандартностью суждений, если бы Егорова попросили оценить его ум, он затруднился бы с определением: Илья был неглупым, сообразительным, понятливым — но интеллектуалом Егоров бы его не назвал.

Их отношения не были отношениями наставника и ученика — веселое панибратство Ильи и отвращение к роли гуру у Егорова не допускали даже намека на что-то похожее. Иногда Егорову приходило в голову, что со стороны они смотрятся вместе странно, Илье сложно было дать больше двадцати, Егоров не выглядел младше своего тридцатника с хвостиком — что в глазах других могло их связывать? дальнее родство? ситуативное знакомство? До поры это мало его волновало.

С Ильей было легко. Егоров любил те смены, когда тот приходил, они пролетали быстрее и казались не такими напряженными. Егоров привык к тому, что тот подхватывает его после дежурства, ему нравились их полусонные на час-другой посиделки в кафе или баре перед возвращением домой. Его терапевтически успокаивала неназойливая, не требующая от него особого участия, беседа. Ему было приятно смотреть на Илью, слышать его голос.

Он с удивлением ловил себя на том, что Илья стал для него чем-то вроде релаксанта и стимулятора одновременно.